Боже, храни Пеппилотту.

Она не сильна ни в быту, ни в науках, ни в вере в себя,

и учить ее жизни — настолько же действенно,

как и читать сопромат голубям,

ее радости считанны, ночи длинны,

а победы не больше, чем птичий глоток,

и наверное, вряд ли когда-нибудь выйдет

какой-нибудь зримый и явственный толк

из рассеянной рыже-седеющей девочки

в синем коротком пальто

и дешевой косынке —

немного не в тон...



Пеппилотта — не вкладчик в историю,

все, что ей надобно — кофе, коньяк, пахлава,

остальное — слова, и от съеденных сладостей

ей остаются все те же слова,

ароматы засушенных роз меж страницами Маркеса,

простыни в крупный горох

на двуспальной кровати,

где только во сне собираешь тепло из оставленных крох...

Восемнадцать ее беспокойных любовников

вили гнездо у нее на груди,

но никто не сказал "Пеппилотта, останься",

а мог бы — один...



Так храни ее, господи —

лучше, чем тех, кому много дано и ничто не дано.

Пеппилотта все знает о снах и секундах,

о том, как становится кровью вино,

как любовь превращается в скуку,

как все расстаются, в однажды отмеренный срок,

как с утра разлучает иных неразлучных

и тащит по важному делу метро...

Если день уготовит нам пищу,

какой не осилим и тоже проснемся — никем,

Пеппилотта оплачет обоих

и сделает запись

в своем дневнике.

 Fcz